— Бог этого не допустит! — смущенно прошептал Омар.

— Таковы мои помыслы и заботы, — продолжал Низам Эль-Мульк. — Я мог бы говорить с тобой об этом дни и ночи напролет, но лучше послушаю тебя. Мне не терпится узнать, как ты относишься к моей мечте, готов ли занять рядом со мной подобающее тебе место.

— Планы твои впечатляют, доверие твое — честь для меня!

— Чего бы ты потребовал, чтобы стать моим сподвижником? Говори не таясь, как я говорил с тобой. Ты получишь все. Не умеряй своих желаний, не упускай минуту моего великодушия! — со смехом закончил он.

Чтобы скрыть охватившее его смущение, Омар постарался изобразить на лице улыбку.

— Не желаю ничего иного, кроме как продолжать свои скромные занятия, не заботясь о хлебе насущном. Еда, питье, кров и одежда моя алчность не простирается дальше этого.

— Предлагаю тебе один из красивейших домов Исфахана. Я сам жил там, пока возводили этот дворец. Он будет твоим — с садами, коврами, слугами. Кроме того, назначаю тебе пенсию в десять тысяч султанских динар. Пока я жив, ты будешь получать ее в начале каждого года. Достаточно ли?

— Это больше, чем мне требуется, я и не знаю, как распорядиться такой суммой.

Слова Хайяма были вполне искренни, но Низама взяло раздражение.

— Когда купишь все необходимые тебе книги; наполнишь вином все кувшины и одаришь драгоценностями всех своих любовниц, раздавай милостыню, оплати караван в Мекку, построй мечеть, увековечив свое имя!

Видя, что скромность запросов не по нраву визирю, Омар осмелел.

— Я всегда мечтал об обсерватории с большим секстантом из камня, астролябией и всевозможными приборами для наблюдения за небом. Хотелось бы исчислить точную продолжительность года.

— Согласен! Со следующей недели тебе будут отпущены средства, выбирай место и через несколько месяцев твоя мечта осуществится. А что еще доставило бы тебе удовольствие?

— Клянусь Господом, я больше ни о чем не помышляю, великодушие твое безмерно.

— Могу ли я высказать тебе свою просьбу?

— После того как ты столь щедро одарил меня, воздать тебе хоть малую толику было бы для меня счастьем.

Низам не заставил себя упрашивать.

— Я наслышан о твоей скромности, немногословности, уме, справедливости, умении отличать ложь от правды и знаю, что тебе можно доверять. И потому хотел бы возложить на тебя самую деликатную из государственных задач.

Омар ждал худшего, и оно не замедлило явиться.

— Назначаю тебя сагиб-хабаром.

— Меня, главным над шпионами?

— Главой разведывательной службы империи. Не спеши с ответом, речь не идет о том, чтобы шпионить за благонадежными гражданами, проникать в жилища правоверных, а о том, чтобы следить за спокойствием в стране. Любое мздоимство, любое утеснение должны быть известны государю и наглядно подавлены, кем бы ни был виновник! Откуда мы можем узнать, не использует ли тот или иной кади или наместник свое место для обогащения за счет неимущих. Только от соглядатаев, ведь жертвы не всегда подают жалобы на обидчиков!

— К тому же эти люди, доносители, не должны быть подкуплены эмирами, кади или наместниками, не должны становиться их сообщниками!

— Твоя роль, роль сагиб-хабара, как раз и заключается в том, чтобы найти неподкупных людей для выполнения этой миссии.

— Если такие люди существуют; почему бы их самих не назначать на государственные должности?

Простодушное замечание Омара прозвучало для Низама как насмешка. Он нетерпеливо поднялся.

— Я не склонен вступать в спор. Я сделал тебе предложение. Ты знаешь, чего я жду взамен, подумай, взвесь все «за» и «против» и завтра дай ответ.

XIII

Омар был не способен взвешивать, прикидывать, и потому, выйдя из дивана, отправился по самой узкой улочке, заполненной людьми и вьючными животными, на базар. В нос ударил дурманящий аромат пряностей. Улочка с каждым шагом становилась все мрачнее, менее оживленной, звуки приглушеннее, словно все, что происходило вокруг, было театральным действом со множеством актеров и танцоров. Омар шел наугад — то вправо, то влево, боясь потерять сознание и упасть. И вдруг оказался на небольшой залитой солнцем площади: это было так, словно в непроходимом лесу перед ним открылась вдруг поляна. Он выпрямился, вдохнул полной грудью. Солнце благотворно подействовало на него. Но что же произошло? Ах да, ему предложили рай, накрепко прикованный к аду. Согласиться? Отказаться? С какими глазами предстать завтра перед великим визирем? С каким лицом покинуть город?

Приметив дверь, ведущую в погребок, он толкнул ее и спустился по ступенькам в плохо освещенное помещение с низким потолком, земляным влажным полом и старыми, залитыми вином лавками и столами. Вино из Кума ему принесли в кувшине с отбитыми краями. Он долго вдыхал его аромат, закрыв глаза.

И нужно же было забрести в этот мерзкий кабак, чтобы наконец уяснить для себя одну вещь. Это произошло на третьем глотке четвертой чарки. Он заплатил, оставил щедрый бакшиш и вышел на улицу. Вечерело, площадь опустела, базарные улицы были уже перегорожены. Пришлось делать крюк, чтобы вернуться в караван-сарай.

Когда он ступил в комнату, которую делил с Хасаном, тот уже спал. Лицо его было суровым и измученным. Омар долго вглядывался в него. Множество вопросов теснились в его мозгу, но он и не пытался на них ответить. Он принял решение.

Из книги в книгу кочует легенда о трех друзьях, персах, каждый из которых оставил яркий след в истории нашего тысячелетия. Омар Хайям изучал мир, Низам Эль-Мульк правил им, Хасан Саббах держал его в страхе. Якобы они вместе учились в Нишапуре, что совершенно неправдоподобно, поскольку Низам был на тридцать лет старше Омара, а Хасан учился в Райе и, возможно, в своем родном городе Куме, но только не в Нишапуре.

Возможно, «Рукопись из Самарканда» таит на своих страницах правду о трех друзьях? Из хроники событий, которая дана на полях, следует, однако, что впервые все трое встретились в Исфахане, в диване великого визиря, по инициативе Хайяма — слепого орудия судьбы.

Низам удалился в один из кабинетов и погрузился в бумаги. Завидя Омара в дверях, он тотчас понял, что тот пришел с отрицательным ответом.

— Значит, мои планы тебя не трогают.

— Замыслы твои грандиозны, и я желаю, чтобы они осуществились, но мой вклад в них не может быть таким, как ты себе его представляешь, — твердо заявил Омар. — Если выбирать между тайнами и теми, кто их раскрывает, я на стороне тайн. В первый же раз, как я услышу донесение соглядатая, я прикажу ему молчать о том, что он узнал, заявлю, что ни меня, ни его это не касается, и запрещу ему бывать в моем доме. Мое любопытство к миру и людям иного свойства.

— Я с уважением отношусь к твоему решению и не считаю бесполезными для империи людей, целиком посвятивших себя науке. Разумеется, все, что я тебе обещал — пенсию, дом, обсерваторию, — ты получишь, я не отнимаю того, что подарил от души. Хотелось приобщить тебя к своим планам, но что делать! Я говорю себе в утешение: хроникеры напишут для будущих поколений — во времена Низама Эль-Мулька жил Омар Хайям, он был окружен почетом, оберегаем и мог ответить отказом великому визирю, не рискуя впасть в немилость.

— Не знаю, смогу ли однажды выразить тебе всю свою благодарность за твое великодушие. — Омар запнулся, не решаясь продолжать. — Может, мне удастся заставить тебя забыть о моем отказе, познакомив с одним человеком, юношей большого ума, обладающим огромными познаниями, наделенным обезоруживающей ловкостью. Он кажется мне созданным для того, чтобы стать сагиб-хабаром, и уверен, он примет твое предложение с восторгом. Он сам признался мне, что пришел из Райя с Исфахан в надежде получить у тебя работу.