Министр-посланник США в Тегеране довел до нашего сведения, что госсекретарь согласен. Свяжитесь с ним лично, избегая посредников. Передайте ему это послание и действуйте в соответствии с его указаниями».

2 февраля будущего года Меджлис одобрил назначение американских экспертов на посты в персидском министерстве — при подавляющем большинстве голосов и под гром аплодисментов.

Несколько дней спустя министр финансов, представивший проект депутатам, был убит прямо на улице двумя грузинами. В тот же день переводчик русской миссии явился в персидское министерство иностранных дел и потребовал немедленной выдачи убийц, подданных царя. В Тегеране всякому стало понятно, что это убийство — ответ Санкт-Петербурга на голосование в Меджлисе, но власти предпочли уступить, чтобы не ухудшать отношения с могущественным соседом. Убийц доставили в русскую миссию, а оттуда на границу: стоило им перейти ее, они вновь обрели свободу.

Базар отреагировал на этот факт прекращением торговли, «сыновья Адама» призвали к бойкоту русских товаров; были даже зарегистрированы акты возмездия в отношении выходцев с Кавказа — Горджи, которых было немало в стране. Однако правительство проповедовало терпение: вот-вот начнутся настоящие реформы, прибудут эксперты, казна пополнится, мы заплатим долги, отделаемся от опеки, откроем школы и больницы, создадим современную армию и принудим царских приспешников покинуть Тебриз.

Персия жила ожиданием чуда. Чудеса и впрямь были не за горами.

XLV

О первом чуде мне возвестил торжествующим шепотом Фазель:

— Взгляни! Я же тебе говорил, он будет похож на Баскервиля!

Речь шла о Моргане Шустере, новом генеральном казначее Персии. Мы встречали его на Казвинской дороге. Допотопную коляску тащили хилые лошадки. Когда он вышел из нее, я тоже отметил его сходство с Говардом: те же глаза, нос, лицо без усов и бороды, может, только чуть покруглее, те же светлые волосы с пробором, такое же рукопожатие, вежливое, но сердечное. Вероятно, ему не очень понравилась наша манера разглядывать его, но он этого не показал, видимо, будучи готовым к пристальному вниманию к своей особе, учитывая всю необычность обстоятельств. Повышенное внимание окружающих стало его уделом на долгое время. Порой оно отличалось недоброжелательностью. Каждый его поступок, каждое упущение обсуждались, доносились, подвергались хуле или одобрению.

Неделю спустя после его приезда разразился первый кризис. Среди сотен важных персон, ежедневно являвшихся пожелать ему и его коллегам удачи, нашлись такие, которые поинтересовались у Шустера, когда он собирается нанести визит английской и русской миссиям. Ответ был уклончивым. От него не отставали, по городу пошел слух, на базаре началось оживленное обсуждение: должен ли американец наносить визит вежливости иностранным миссиям? А те давали понять, что их посрамили; атмосфера накалялась день ото дня. Учитывая роль, которую Фазель сыграл в приезде Шустера в Персию, он оказался в тяжелой ситуации, поскольку из всего этого могли произойти большие неприятности. Он обратился ко мне за помощью.

Я отправился к своему земляку во дворец Атабак — белокаменное здание с тридцатью просторными комнатами, меблированными частично на восточный манер, частично на европейский, утопающий в коврах и произведениях искусства, с озером перед ним, отражающим его изящные колонны. Дворец был окружен огромным парком с ручьями, искусственными озерами — настоящий персидский рай, в котором городской шум перекрывался пением цикад. Это была одна из самых прекрасных резиденций Тегерана. Она принадлежала прежнему премьер-министру, затем была приобретена богатым купцом-зороастрийцем, ярым сторонником конституции, любезно предоставившим ее в распоряжение американцев.

Шустер встретил меня на крыльце. Оправившийся после утомительного путешествия, он показался мне очень молодым и не выглядел на свои тридцать четыре. А я-то думал, Вашингтон пошлет убеленного сединами старца!

— Я пришел поговорить с вами об этом деле с миссиями.

— И вы тоже! — Он Лукаво улыбнулся.

— Не знаю, отдаете ли вы себе отчет, какие размеры приняло это протокольное дело. Не забывайте, мы с вами в стране, изощренной в интригах!

— Никто больше меня не наслаждается интригами. — Он снова засмеялся, но вдруг остановился, и лицо его приняло серьезное выражение, приличествующее его должности. — Господин Лесаж, речь идет не только о протоколе, но еще и о принципах. Прежде чем согласиться на это назначение, я довольно подробно ознакомился с судьбами десятков иностранных экспертов, работавших здесь до меня. Некоторым из них не откажешь ни в компетентности, ни в доброй воле. Но все они потерпели фиаско. И знаете почему? Потому что попали в ловушку, в которую теперь заманивают и меня. Я был назначен генеральным казначеем Персии персидским парламентом, и потому в порядке вещей, что я ставлю в известность о своем приезде шаха, регента, правительство. Я американец, следовательно, могу нанести визит очаровательному господину Расселу. Но почему от меня требуют визитов вежливости русским, англичанам, бельгийцам и австрийцам?

Я вам скажу почему; потому что хотят показать всем — персидскому народу, так много ждущему от американцев, парламенту, который, несмотря на давление, дал согласие на мое назначение, — что Морган Шустер — такой же иностранец, как и все остальные farangui. Стоит мне вступить на эту дорожку — обходить с визитами миссии, как приглашения повалят валом, дипломаты — люди вежливые, гостеприимные и воспитанные, они говорят на тех языках, которые я знаю, играют в те же игры, что и я. Я неплохо заживу, уверяю вас, господин Лесаж, тратя свое время на бридж, чаепития, теннис, конный спорт и балы-маскарады, а через три года, когда вернусь домой, буду богат, весел и в добром здравии. Но приехал-то я вовсе не за тем, господин Лесаж!

Он чуть ли не перешел на крик. Чья-то невидимая рука, возможно, его жены, прикрыла дверь гостиной. Он, казалось, не обратил на это внимания и продолжал:

— Я явился сюда с вполне определенной миссией: модернизировать финансы этой страны. К нам обратились потому, что доверяют американским институтам и нашему умению вести дела. Я не намерен разочаровывать тех, кто меня нанял. И обманывать тоже. Я принадлежу к христианской нации, господин Лесаж, и для меня это что-то да значит. Какое мнение сложилось на сегодня у персов о христианских нациях? Наихристианнейшая Англия захватывает их нефть, наихристианнейшая Россия навязывает свою волю согласно циничному праву сильнейшего. Кого из христиан им довелось до сих пор лицезреть? Пройдох, спесивцев, безбожников, казаков. Какое у них складывается о нас представление? В каком мире мы собираемся жить вместе? Разве единственный выбор, который мы способны им предложить, это быть нашими рабами или нашими недругами? Разве не могут они быть нам партнерами, ровней? К счастью, кое-кто из них продолжает верить в нас, в наши ценности, но сколько еще времени смогут они затыкать рты тысячам, для которых европеец — все равно что бес?

На что будет похожа Персия завтра? Это будет зависеть от нашего поведения, от поданного нами примера. Баскервиль заставил персов позабыть о стольких хищниках. Я чрезвычайно чту его, но, уверяю вас, не намерен сложить здесь свою голову, я желаю просто быть порядочным человеком. Я буду служить Персии, как служил бы американской компании, не стану обкрадывать ее, но постараюсь оздоровить и способствовать процветанию, буду уважать ее административный совет, но не кланяться и не целовать ручки.

У меня из глаз глупейшим образом потекли слезы. Шустер смолк и ошарашенно и недоверчиво вгляделся в меня.

— Если я ненароком обидел вас, словами или тоном, простите великодушно.

Я встал и протянул ему руку.

— Вы никоим образом не обидели меня, господин Шустер, но всего лишь перевернули мне всю душу. Я передам ваши слова своим персидским друзьям, думаю, их реакция будет такой же.